Освобожденная Европа

Из Книги:  Аношин И. С. На правый бой. — М.: Воениздат, 1988.С. 71–72

 

7 сентября штаб и политуправление по заданию Военного совета подготовили приказ — воззвание о переходе болгарской границы, который в ночь на 8 сентября был доставлен в передовые части и соединения.

Замысел операции был следующим: 8 сентября войскам без артиллерийской и авиационной подготовки предстояло перейти границу на широком фронте и вступить во взаимодействие с Народно-освободительной повстанческой армией Болгарии. Всем трем нашим армиям предстояло двигаться в одноэшелонном построении: 46-й — на Разград, 57-й — на Шумен (Коларовград), 37-й — к исходу пятого дня наступления выйти на рубеж Рущук, Разград, Шумен и реку Камчия. Здесь войска предполагалось остановить до особых указаний. Последующая задача фронту не определялась.

 

Особое внимание было обращено на быстрое овладение во взаимодействии с Черноморским флотом портами Варна и Бургас, где, по имеющимся сведениям, немецко-фашистское командование намеревалось затопить все корабли — свои и союзников.

 

В окончательном редактировании приказа мне пришлось принять непосредственное участие. В него хотелось вложить как можно больше военно-политической информации, сделать его вдохновляющим и четким. Ведь его должны были зачитать войскам непосредственно перед выступлением. Опыт Ясско-Кишиневской операции говорил о том, какую большую мобилизующую силу имеют такие приказы, написанные с расчетом на то, чтобы задеть не только разум, но и сердце бойца.

 

В приказе кратко говорилось об общей военно-политической обстановке, подчеркивалось, что в результате побед Красной Армии фашистская Германия оказалась в катастрофическом положении, ее разбитые армии отступают на всех фронтах, что блок фашистских государств накануне полного развала; прикрываясь лживыми фразами о нейтралитете, болгарское правительство, чуждое своему народу, предоставило немцам базы на своей территории, помогало им эвакуироваться из Крыма, а сейчас спасает остатки германских войск, разбитых нами в Заднестровской Молдавии и в Румынии.

 

Долго ломали голову над «приказной» частью воззвания. Хотелось, как и перед Ясско-Кишиневской операцией, обратиться к воинам различных боевых профессий. Такой вариант и был подготовлен. Да и вводная часть приказа была длинной. Ее «урезали» по указанию А. С. Желтова, а «приказную» сформулировал начальник штаба фронта генерал-полковник С. С. Бирюзов. После абзаца: «Советские богатыри! Перед вами Болгария, правители которой продали свою страну немцам и ввергли болгарский народ в чуждую для него войну. Наступил грозный час расплаты с гитлеровскими [73] разбойниками и их подлыми болгарскими прислужниками», Сергей Семенович размашисто написал:

 

«Приказываю: Войскам 3-го Украинского фронта перейти румыно-болгарскую границу, стремительным ударом разгромить встречающегося врага, уничтожить гитлеровских захватчиков в Болгарии и освободить родственный нам болгарский народ от немецко-фашистского ига».

— Коротко и ясно, — улыбнулся, подписывая приказ, командующий фронтом. Ему явно понравилась такая формулировка.

 

Перед началом освободительного похода мне почти ежедневно приходилось разговаривать по телефону с ответственными работниками Главного политического управления Красной Армии. Они живо интересовались настроением личного состава, ориентировали нас в общей обстановке на фронтах второй мировой войны, и в частности на Балканах. Во время одного из телефонных разговоров 6 сентября А. С. Щербаков спросил, готово ли обращение командующего фронтом. Я изложил ему основные положения.

 

— Хорошо, — сказал Щербаков. — Расширьте его и распространите листовкой, когда будете на территории Болгарии. А обращение командующего фронтом к болгарскому народу, к болгарской армии мы уже составили. Завтра передадим вам. Подготовьте листовку и разбросайте по всей территории Болгарии в ночь перед наступлением. Используйте также и радио.

 

Так и было сделано. Обращение, подписанное командующим фронтом, представляло собой важный военно-дипломатический документ. Оно было кратким, лаконичным, простым и понятным.

 

«ОБРАЩЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ 3-ГО УКРАИНСКОГО ФРОНТА К БОЛГАРСКОМУ НАРОДУ И БОЛГАРСКОЙ АРМИИ О ЦЕЛЯХ ВСТУПЛЕНИЯ СОВЕТСКОЙ АРМИИ В БОЛГАРИЮ»

Из книги: Симонов К.М. Разные дни войны. Дневник писателя — М.: Художественная литература, 1982. Глава 23

… Единственная подробная запись легла в основу рассказа «Старшина Ерещенко», который верней назвать былью.

Приведу без изменений то, что я записал тогда со слов Ерещенко Николая Ефимовича, старшины, 1924 года рождения, из села Семеновка, о им лично пережитых событиях в один из дней уличных боев за Белград:

«...Когда нам приказали приступить брать этот дом, мы вдвоем с Абдуллаевым первые перебежали к нему через улицу. Но обоих ранило в ноги, его сильно, меня легко. Он идти уже не мог, я стащил его в подвал. Ранение выше колена. Я снял два брючных ремня с него и себя, перетянул ему ляжку и говорю:

— Не кричи, тише, здесь немцы. Убьют.

Засветил фонарик, было восемь утра, и пошел наверх. Вижу, проблескивает свет — дверь на двор. У двери пулемет, направленный прямо в закрытые ворота, и два немца — спиной. Увидел их и сховался. Тут у меня мечта: если я их не убью, то они меня убьют. Взял пистолет и убил их обоих с расстояния метров пять и обратно пошел в подвал.

 

Абдуллаев просит пить.

 

— А откуда я тебе возьму? Подожди, полежи, сейчас найду выход из дому и достану тебе воды.

 

Пошел искать другой выход. Наверно, это был завод — узкоколейка уходила в подвал, а ступеньки куда-то в комнату. Зашел в комнату. Чисто, пусто. Коридор поворачивает направо, а налево еще две комнаты. Зашел в них. Слышу, кто-то идет по коридору. Скрылся за стенку, держа автомат. Подходит женщина, говорит: «Здесь немцы». Нестарая женщина, уборщица.

 

— А где немцы?

 

— Сейчас проведу.

 

Пошли с ней по коридору. Она довела до конца, показывает — там.

 

Огороженные камнями, лежат внизу на мостовой три немца. Старуха показала и ушла. Я бросил гранату в окно. Взорвал пулемет и двух немцев, а третий уполз, или его утащили. Стал выходить из комнаты. В это время по лестнице со второго этажа бросили в коридор гранату, но она мне не повредила — я стал за угол. Только в коридоре все дымом заволокло.

 

Я вернулся по коридору и открыл крючок на запертых воротах. Когда открыл их, вижу, через улицу наши, старший лейтенант Киселев. Кричу им:

 

— Дайте мне подмогу! Я один остался, а кругом немцы! Ко мне перебежали пулеметчик, второй номер, и боец. Но бойца ранило. Добежал и лег. Только они успели перебежать, больше никто.

 

Мы пошли по коридору в те комнаты, откуда было видно, как немцы обстреливают улицу. Видим, напротив, на третьем этаже, приподняты железные занавеси и оттуда бьет ручной пулемет. Мы дали две короткие очереди, и он замолчал. Но тут же немцы к нам через другое окно бросили снизу, с улицы, гранату.

 

В комнате стояли пары с тюфяками. Граната разорвалась в тюфяках, по пулеметчика ранило в плечо. Я перетянул его бинтом поверху, не снимая рубашки, и спустился снова к Абдуллаеву.

 

Абдуллаев просит:

 

— Воды мне!

 

— Сейчас. Берись за мои плечи! — Он обнял меня, но не мог удержаться, упал.

 

— Я, — говорит, — погибаю!

 

Я бегу наверх, беру тюфяк и иду опять вниз за Абдуллаевым. Говорю пулеметчику: там человек пропадает. Вынесли его наверх на тюфяке. Сейчас, говорим, принесем тебе воды!

 

Пошли осматривать комнаты. Всюду тишина. Дошли до последнего окна, но тут из дома напротив по нас пулемет! Мы скрылись за стенку. Я выдернул кольцо и кинул гранату туда, через улицу, но она разорвалась под домом. Я — вторую Она влетела к ним в окно, и мы больше ничего оттуда не слыхали. Теперь мы прошли мимо своего окна свободно и вошли в кухню. Там варилась фасоль, грелся чай и было ведро воды.

 

Я говорю товарищу: «Смотри кругом, пека я напьюсь воды и налью фляжку!» После меня он тоже попил, и мы вернулись к Абдуллаеву, дали ему наконец воды.

 

Стало смеркаться. На улице слышен гул мотора. Смотрим, подошла немецкая самоходка и стала под нашими окнами. А гранат противотанковых нет. Я говорю пулеметчику: сейчас я побегу, гранаты возьму. А самоходка подошла как раз под самые наши окна и начала стрелять вдоль по улице.

 

Я вернулся во двор, к воротам, и кричу через улицу нашим: «Дайте мне гранату!» А наши с той стороны перебежать не могут — немцы ведут вдоль по улице пулеметный обстрел. Тогда я кричу нашим: «Ладно, бросайте так!» Они с той стороны кричат: «Лови!» Сперва запал завернули в бумажку и бросили, но три метра не докинули. Я по-пластунски подполз, взял и обратно отполз. Потом кинули мне гранату, я поймал и бросился обратно по коридору в ту комнату, под которой стояла на улице немецкая самоходка. Вложил запал, дернул кольцо и бросил противотанковую гранату под переднюю гусеницу. И лег к степе под окно.

 

Через три секунды получился взрыв. Я сразу поднялся к окну. Два немца выскочили с самоходной пушки. Я выстрелил, одного убил, а другой заполз за пушку. Пушка встала. Я оставил бойца наблюдать, а сам вернулся вниз, дал двум раненым воды и пошел к воротам.

 

Через улицу все еще бьет пулемет, но уже в темноте. Стрельнет и молчит. С той стороны к нам перебежали санитар Трушин и три бойца. Мы стали выносить раненых. Абдуллаева положили на матрас, привязали к матрасу веревку, один перебежал на ту сторону и потом оттуда потянул матрас — быстро, волоком — через улицу!

 

Вообще мы часто таскали вот так, веревкой, и боеприпасы и завтраки...»

 

Вот и весь рассказ Николая Ефимовича Ерещенко, дословно записанный в блокноте.

 

Несколько лет назад, случайно узнав, что он жив-здоров и успел стать до конца войны Героем Советского Союза.

Из книги: Лелюшенко Д.Д. Москва-Сталинград-Берлин-Прага. Записки командарма. — М.: Наука 1987. С. 294

 

В ночь на 5 мая войска армии начали марш. 5 мая получили указание от командующего фронтом атаковать противника не 7 мая, как предписывалось первоначально, а на день раньше — 6 мая. Это, видимо, обусловливалось всей военно-политической обстановкой в последние дни войны, и частности восстанием в Чехии, о подготовке которого уже упоминалось. Оно развернулось с большой силой в Праге. Гитлеровский гауляйтер Франк, чтобы выиграть время, начал переговоры с руководством восставших, а Шернер отдал категорический приказ о подавлении восстания любыми средствами. Нам до наступления на Прагу об этом не было известно, но Ставка Верховного Главнокомандования, конечно, располагала соответствующей информацией.

 

Переправившись через Эльбу в районе Торгау и несколько южнее, к утру 6 мая армия главными силами заняла исходное положение для наступления на рубеже Мюгельн, Церен (50 км северо-западнее Дрездена). Некоторые наши части в это время были еще в пути.

 

Вблизи района сосредоточения армии находились соединения американских войск. Конкретных данных о характере и силе обороны противника от союзников мы не получили — трудно сказать почему. Нам пришлось провести боевую разведку, чтобы установить характер обороны противника и определить, проводить ли артиллерийскую подготовку по обнаруженным целям или, если оборона противника окажется недостаточно прочной, сразу же за боевой разведкой ввести сильные передовые отряды, что было возможно, поскольку противник не ожидал здесь нашего наступления.

 

Вскоре подъехал командующий 13-й армией Н. П. Пухов. Мы вместе дождались результатов боевой разведки. Они были отрадными для нас — сплошной оборонительной линии у противника не было, имелись лишь отдельные узлы сопротивления. Обсудив положение, мы решили, не теряя времени, нанести пятиминутный артиллерийский огневой налет по обнаруженным очагам сопротивления и, не ожидая авиационного удара, атаковать неприятеля сильными передовыми отрядами. Мы считали, что если оборона врага в глубине окажется серьезной, то боем передовых отрядов можно выявить ее характер и силы, если же сопротивление неприятеля удастся сломить сразу на всю тактическую глубину, то тогда без промедления можно ввести в сражение главные силы армий для развития наступления на Прагу. Войска Пухова были в основном на марше.

 

В передовые отряды были назначены: от 10-го гвардейского танкового корпуса — 63-я гвардейская танковая бригада полковника М. Г. Фомичева, усиленная 72-м гвардейским тяжелым танковым полком майора А. А Дементьева и мотострелками 29-й гвардейской мотострелковой бригады полковника А. И. Ефимова; от 6-го гвардейского механизированного корпуса — 35-я гвардейская механизированная бригада полковника П. Н. Туркина, усиленная артиллерией и корпусным танковым полком. Вскоре подошел передовой отряд от 13-й армии.

 

Поддерживать наступление должны были истребительная авиадивизия трижды Героя Советского Союза полковника А. И. Покрышкина, штурмовая авиация генерал-лейтенанта В. Г. Рязанова и бомбардировщики генерала Д. Т. Никишина.

 

В 8 час. утра 6 мая мы находились у себя на наблюдательном пункте. В 8 час. 30 мин. после короткого артиллерийского налета передовые отряды начали атаку. Мы наблюдали, как наши танки (их в обоих передовых отрядах насчитывалось около 150) построились в боевой порядок — углом вперед. Такой порядок построения выгоден в случае внезапного противотанкового огня противника и при наличии минных полей. К тому же такое построение обеспечивало эффективное ведение огня, как фронтального, так и флангового, тогда как боевой порядок в линию позволял вести огонь по существу только перед фронтом и не гарантировал от внезапных сюрпризов.

 

Смело шли танки, сокрушая врага огнем, броней и гусеницами. На виду у нас пылали вражеские боевые машины и другая техника. Враг оказывал упорное сопротивление. Отдельные группы гитлеровцев сдавались в плен, видимо, они никак не могли сообразить, что же случилось, кто наступает. Американцы? Но почему же тогда они бьют «по-русски»? Через 30-35 мин. к нам на КП на бронетранспортере подъехал помощник начальника связи 10-го гвардейского танкового корпуса майор И. Л. Андреенко и доставил ценные сведения о противнике. Но как только он отъехал, шальной снаряд сразил его вместе с командиром взвода П. А. Егоровым. Мы очень сожалели об их безвременной гибели.

 

Вскоре к нам на НП доставили 4 пленных офицеров с картами, на которых была нанесена обстановка. Стало совершенно ясно, что жесткой обороны у противника здесь нет, как мы и предполагали. Из показаний пленных выяснилось, что командование неприятеля, знавшее, что в этом районе располагаются американские войска, было убеждено, что те наступать не будут. Поэтому атака наших передовых танковых отрядов оказалась для них полной неожиданностью.

 

В 10 час. 30 мин. я доложил командующему войсками фронта о результатах боя передовых отрядов, стремительно развивавших наступление, кратко изложил данные о характере обороны неприятеля, его поведении и просил разрешения наступать всеми войсками.

 

В 11 час. 20 мин. к нам на НП прибыли командующий фронтом И. С. Конев и член военного совета фронта генерал-лейтенант К. В. Крайнюков. Убедившись в нашем успехе, командующий фронтом дал указание ввести в бой главные силы армии.

 

Мне дорога была каждая минута, и я попросил разрешения выехать с оперативной группой вперед, к главным силам, части которых как раз проходили близ нашего НП, а из открытых люков танков доносились возгласы: «Даешь Прагу!».

Из книги: Плиев И. А. В боях за освобождение Румынии, Венгрии, Чехословакии. — Орджоникидзе: Ир, 1971

 

О парторге 2-го эскадрона 36-го кавполка гвардии старшем сержанте Лабонине.

 

Полк в составе 4-го гвардейского кавкорпуса наступал на город Ясароксаллаш. На его пути протекал канал Тарна, переправа через который была заминирована и простреливалась пулеметным огнем. 2-й эскадрон первым вышел к берегу и остановился перед минным полем. Ждать подхода главных сил полка и саперов — значило дать противнику время закрепиться на этом выгодном рубеже. Коммунист Лабонин понимал серьезность обстановки и знал, что только он один из числа вышедших к переправе знаком с устройством немецких мин. Он обратился к командиру своего эскадрона:

 

— Разрешите мне, я хорошо знаком с немецкими минами. — И, видя нерешительность командира, спокойно добавил: — Я пойду к переправе, поработаю. Все будет хорошо. Только вы прикройте огоньком.

 

Под бешеным огнем врага смельчак пополз к переправе. Вокруг него рвались мины, вспыхивали трассирующие очереди пулеметов. Наши обрушили на гитлеровцев удар артиллерийских батарей. Обе стороны, поливая друг друга огнем, следили за Лабониным. Фашисты со злобой и отчаянием, наши — с восхищением и надеждой. Несколько раз командир эскадрона посылал к переправе вестовых. Те, кто добрался обратно благополучно, докладывали: «Все идет нормально». Наконец, Лабонин дал знать, что путь открыт.

 

Атака эскадрона была стремительной. Он форсировал канал и сбил вражеское прикрытие. За ним переправился и весь полк. Потом выяснилось, что Лабонин извлек и обезвредил 50 противопехотных и противотанковых мин. И это под яростным огнем врага, ежесекундно рискуя жизнью!

 

С рубежа канала Тарна соединения 4-го гвардейского кавалерийского корпуса во взаимодействии с 23-м танковым корпусом неотступно преследовали врага до самого города Ясароксаллаш.

 

-Я не могу сейчас точно сказать, чья часть первой ворвалась в город — конников или танкистов (да теперь это и не столь важно), но, судя по полученным тогда донесениям, и те и другие ворвались первыми. 23-й танковый корпус доносил, что 56-я мотострелковая Ясская бригада под командованием Героя Советского Союза полковника Штанько вышла к окраинам города и рота, которую возглавил вместо выбывшего из строя командира сержант Кузнецов, первой ворвалась в город. Сам комсомолец Кузнецов шел в атаку впереди роты и в рукопашной схватке уничтожил восемь солдат противника. В донесении 4-го гвардейского кавалерийского корпуса говорилось, что 138-й кавполк 30-й Краснознаменной кавалерийской дивизии в конном строю первым ворвался в город и завязал уличные бои. А когда я прибыл к месту боя, то танкисты и кавалеристы дрались как на окраинах, так и в самом городе. Наибольший успех удалось развить кубанцам и танкистам.

 

Продолжая наступление, соединения конно-механизированной группы захватили населенные пункты Лудаш, Адач, Вамошдьёрк, расположенные на железнодорожной линии Будапешт — Мишкольц, а затем и город Дьёндьёш — крупный узел шоссейных дорог.

Из книги: Поплавский С. Г. Товарищи в борьбе. — М.:Воениздат, 1974. С. 139–144.

Освобождение Варшавы

Мы с нетерпением ждали похолодания. Войска готовились к форсированию Вислы, а на ней образовалась пока лишь узкая кромка льда вдоль берегов. Если морозы не ударят и не скуют всю реку, придется совершать маневр, перемещать части вдоль фронта для переправы по ближайшему мосту.

Встретившись с главным капелланом армии полковником Лопацинским, я в шутку попросил его вымолить у бога трескучие морозы. Он самым серьезным образом заверил меня, что сделает это с удовольствием и что Висла вскоре замерзнет.

— Ну поспешите, ксендз, призовите божью помощь нам на подмогу, — посмеялся я.

Зима брала свое, и в первой декаде января действительно похолодало. Настроение сразу же улучшилось. Я немедленно приказал всем командирам частей и саперам готовить фашины, доски, жерди, солому для укрепления льда, а сам выехал на «ледовую рекогносцировку» в 4-ю пехотную дивизию имени Яна Килинского.

…

Около двух часов дня 16 января мы получили наконец долгожданный приказ штаба фронта: «1-й армии Войска Польского перейти в наступление...»

…

Труднее, чем у фланговых соединений, складывались дела у 6-й пехотной дивизии, наступавшей на столицу с фронта. Здесь гитлеровцы сопротивлялись особенно упорно. Первую попытку форсировать Вислу по льду полковник Г. Шейпак предпринял еще днем 16 января. Противник встретил наступавших сильным артиллерийским и минометным огнем. Снаряды и мины рвались, образуя большие полыньи, преграждавшие путь солдатам. Но едва те залегали, на них [139] рушился шквал пулеметного огня. Пришлось приостановить наступление и возобновить его лишь в темноте.

Под вечер полковник Шейпак доложил, что передовой отряд 14-го полка захватил плацдарм в районе Августува.

— Как ведут себя гитлеровцы? — спросил я его.

— По данным разведки, отводят главные силы из Варшавы, прикрывая отход сильными арьергардами.

— Так быстрее вводите в действие все полки дивизии! — поторопил я его. — Сбивайте арьергарды немцев и рвитесь к Главному вокзалу!

Уточнив задачи остальным комдивам, я также потребовал ускорить темпы наступления — каждый лишний час пребывания фашистов в Варшаве нес ей новые бедствия.

Пришло время и мне перебраться на западный берег Вислы — в Конары, где уже находилась оперативная группа штаба армии. Вместе с Петром Ярошевичем добирались туда опять-таки через мост в районе Магнушева, который противник держал под обстрелом тяжелой артиллерии. В Конары въехали в полнейшей темноте. Неожиданно впереди мелькнул и пропал узкий луч света.

— Что там такое? — спросил я встретившего нас майора.

— Единственный уцелевший дом. В нем живет старая женщина...

— Зайдемте к ней, — предложил Ярошевич. Он никогда не упускал случая поговорить с местными жителями.

Дверь была полуоткрыта, и мы тихо вошли. У стола неподвижно, словно в забытьи, сидела старушка. Услышав шаги, она уставилась на нас тусклыми невидящими глазами. Потом сделала жест рукой, словно отгоняя видение, и вдруг схватила рукав моей шинели и начала гладить серебряный зигзаг шитья, обрамлявшего обшлаг.

— Наш польский венжик, — шептала она, и слезы лились из ее глаз. — Неужто правда, воскреснет Польша?!

Немного успокоившись, старушка рассказала о том, что ей пришлось испытать за последние годы.

— Мужа фашисты замучили в Майданеке, — с трудом подавляя рыдания, говорила она. — А дочерей, двух моих девочек, угнали в Германию...

Мы успокаивали ее как могли. Но чем помочь исстрадавшейся женщине?! Провожая нас, она просила:

— Освободите моих девочек. 

На следующий день, выступая перед солдатами, Ярошевич говорил и об этой женщине, ее муках и слезах.

…

В 8 часов утра 17 января 4-й пехотный полк 2-й дивизии Яна Роткевича первым ворвался на улицы Варшавы. Уже через два часа он продвинулся до самой большой и популярной варшавской улицы Маршалковской. Тяжелее пришлось 6-му пехотному полку, наступавшему на левом фланге дивизии: на площади Инвалидов он встретил яростное сопротивление гитлеровцев, засевших в старой цитадели, служившей при царизме тюрьмой. Противник, видать, рассчитывал долго продержаться за ее толстыми стенами: состоявший из отборных эсэсовцев, его гарнизон был обеспечен боеприпасами, продовольствием и водой на несколько месяцев. И кто знает, может, гитлеровцам и удалось бы задержать здесь дальнейшее наступление полка, если бы не героизм солдат и офицеров.

К поручнику Анатолю Шавары, командиру 2-й роты 4-го пехотного полка, солдаты привели какого-то мужчину, желавшего сообщить нечто очень важное. Худое, давно не бритое лицо и грязные лохмотья, в которые он был одет, лучше всяких слов говорили о тяжелых испытаниях, выпавших на долю незнакомца. К сожалению, фамилия этого поляка так и осталась неизвестной.

— Кто вы? — спросил его поручник.

— Солдат Армии Людовой. Партизанил, принимал участие в Варшавском восстании.

— Что вы хотите сообщить?

— Я вам покажу проход в крепостной стене. Дайте мне несколько жолнежей, и я проведу их туда.

— Хорошо, я сам пойду с вами! — ответил поручник. Где ползком, где перебежками они подобрались ближе к цитадели и обогнули запорошенную снегом крепостную стену.

— Вон видите, чуть левее, — указал проводник пальцем на черневший в стене провал. — Они сделали проход, чтобы ходить к Висле за водой.

— И конечно, прикрыли его пулеметом?

— Да, он в том доте, справа. Если его захватить, можно ворваться в крепость. 

Считанные минуты ушли на составление смелого плана, затем рота приступила к его выполнению.

Ликвидацию огневой точки возложили на взвод хорунжего Забинки, усиленный 45-миллиметровым орудием. Стремительный рывок взвода был так внезапен, что дот удалось захватить прежде, чем его обитатели успели поднять тревогу.

Тем временем горстка храбрецов во главе с проводником-партизаном, нагруженная ящиками с динамитом, пробралась к главным воротам крепости. Через несколько минут раздался сильный взрыв, и тяжелые чугунные створки ворот взлетели на воздух. Без промедления на штурм цитадели бросились два батальона 6-го пехотного полка. После жаркой перестрелки и молниеносной рукопашной схватки гитлеровцы прекратили сопротивление. Здесь было захвачено в плен более двухсот вражеских солдат. Над цитаделью взвилось национальное знамя Польши.

Из книги: Чхеидзе А. А. Записки дунайского разведчика. —М.: Мол. гвардия, 1984. С. 103–109

 

Обстановка в Будапеште менялась с каждым днем. Штабу требовались новые разведывательные данные. Поэтому на следующий день наш отряд, разбитый на три группы, был направлен на передовую. Я попал в группу под командой Алексея Гуры. Кроме меня, там был Павел Неверов и Любиша Жоржевич. Нас направили в северную Буду. Днем мы вели наблюдение за обороной противника, а ночью переходили линию фронта и собирали разведывательные данные в глубине его обороны. Два раза в сутки эти сведения мы доставляли Калганову. Обычно с пакетом направляли меня. Моим старшим товарищам было около тридцати, а я был моложе их на двенадцать лет. И бегать из Пешта в Буду и обратно мог значительно резвей.

Советское командование готовило наступление, чтобы разгромить противника, засевшего в Буде, и ликвидировать его окруженную группировку. Для этого нужны были новые разведывательные данные. Их должны были получить наши разведчики во главе с нашим командиром Калгановым.

Предприняли несколько попыток пробраться к Королевскому дворцу, но все они не увенчались успехом.

...Как-то, находясь в разведке, Калганов провалился ногой в канализационный люк. Этот случай навел находчивого командира на мысль пробраться в тыл врага под землей, по канализационной системе. Но для этого надо знать ее устройство. Надо найти схему городской канализации, а где взять ее?

Начались поиски. На помощь нам снова пришла венгерская девушка Мари Кочиш. Она нашла специалиста. Это был пенсионер, бывший служащий Будапештского муниципалитета, инженер по эксплуатации канализационной сети. Приглашенный к Калганову инженер спросил:

— Чем могу быть полезен?

Калганов объяснил, что нам нужно. Старый инженер понимал, для чего требуется советскому офицеру схема канализации, и охотно согласился помочь нам.

Никто из разведчиков не сомневался в искренности этого патриота, но всех беспокоила одна мысль: сможет ли инженер по памяти восстановить схему канализационной сети. Ведь стоит ему допустить хотя бы одну ошибку, и интересно задуманная операция обречена на провал. Да и разведчики под землей могли оказаться в западне. Но инженер работал уверенно. Вычерчивая схему, он часто останавливался, внимательно рассматривал начерченное, отмечал карандашом выходные люки, указывал диаметр труб и снова продолжал чертить. Наконец работа была закончена. Мы получили то, что нам было нужно. По схеме инженера был составлен план вылазки двух групп в тыл врага.

Командование флотилии утвердило этот план. Было решено, если разведка будет успешной, на следующий день послать к Королевскому дворцу подразделение морских пехотинцев. Четырех из них (будущих проводников) прислали к нам для участия в разведке.

Для тренировки мы прошли под землей по канализационным трубам метров двести. Из колодца вылезли утомленные, точно проделали большой марш. Эта разведка наглядно показала, что подземный рейд к Королевскому дворцу будет трудным. Поэтому старший лейтенант Калганов отбирал самых выносливых разведчиков.

Из оружия каждый из нас имел автомат с запасными дисками, пистолет, несколько ручных гранат, нож. И, конечно, противогаз, без которого немыслимо было идти по канализационным трубам.

Подошел назначенный час — 20.00. Мы движемся по главной улице, она пуста. Мостовая изрыта воронками, [105] телеграфные столбы тут и там повалены и преграждают нам дорогу. Легкий мороз пощипывает щеки, крупными хлопьями падает снег. В окнах домов мрак. И не понять: безлюдны ли дома или просто люди там притаились, опасаясь за свою жизнь. Подошли к разбитому танку, за которым находился люк. Приоткрыв крышку в канализационную сеть, Калганов первым спустился в глубокий каменный колодец. Вслед за ним пошли восемь разведчиков и четыре пехотинца. Охранять люк остались трое. Мы двинулись вперед. Диаметр трубы не больше метра. Идти в полусогнутом состоянии трудно. Соблюдая полную тишину, мы продвигались без задержки. В некоторых местах труба сужалась. Тогда приходилось буквально ползти, погружаясь в холодную сточную воду. Чтобы не замочить сумку противогаза и автомат, держали их над головой.

Прошли уже знакомые 200 метров. Здесь ничего не изменилось. Да и дорога вроде показалась короче. Вскоре мы уже были в тылу противника. Временами Калганов на несколько секунд включал электрический фонарик. Из предосторожности он направлял зеленый луч не вперед, а на стенку трубы, командир рассматривал схему, смотрел на часы. Последним за нами следовал связист. Он нес телефонный аппарат и катушку с проводом. В штабе следили за нашим продвижением. Там с нетерпением ждали наших сообщений о первых наблюдениях.

Прошло два часа. Казалось, конца не будет этому нелегкому пути. Под землей стояла тьма. От нее, глубокой тишины, тесноты труб и изнуряющего зловония ощущение было не из приятных. Связист негромко докладывал командованию о нашем продвижении. Но вдруг связь с командным пунктом прервалась. Связиста послали исправлять связь. К сожалению, беда не приходит одна. Морской пехотинец, который нес два противогаза для будущих «языков», сдал первым и начал отставать. Он задыхался, с трудом поспевал за нами. В конце концов совсем выбился из сил. Тащить его с собой не имело смысла. Нам нужно было готовиться к предстоящей схватке с фашистами. Поэтому морского пехотинца отправили назад. Но в спешке никто не догадался забрать у него запасные противогазы.

С большой осторожностью, стараясь не шуметь, проходили [106] мы под люками. Как опытный спортивный тренер, командир наш старался экономно расходовать силы бойцов. Под люками он устраивал короткие передышки. В пути часто встречались разветвления. На очередном перекрестке Калганов остановился, он простоял над схемой дольше, чем обычно, а потом негромко скомандовал:

— Группа Андреева, влево!

Сам он с оставшимися пошел направо.

Я входил в группу Андреева. Нас было шесть человек. Мы знали, что от развилки до выхода осталось пройти совсем немного. Шли молча. Вдруг Андреев остановился и осторожно выпрямился во весь рост. «Колодец», — мелькнула радостная мысль. Я сделал шаг вперед и тоже с большим наслаждением выпрямился. Было так приятно стоять во весь рост. Болела спина, колени ног и мышцы шеи. Мы сняли противогазы, убрали их в сумки. Тяжелый запах затруднял дыхание. Но здесь было легче дышать. Десять минут второго. Значит, мы шли по трубам три часа сорок минут. График подземного движения, составленный командиром, оказался выдержанным.

Люк, под крышкой которого мы стояли, находился в тылу у немцев — немного севернее Королевского дворца, недалеко от церкви Магдалины. По металлическим скобам, вбитым в стену колодца, я взобрался наверх, приложил ухо к крышке. Все было тихо. По команде Андреева попробовал было открыть люк, но тщетно: крышка примерзла. Поднатужился, нажал сильнее — результат тот же.

На ржавых согнутых скобах скользили ноги. Рослый морской пехотинец подошел, согнулся, подставив мне для помощи свою спину. Одной ногой я уперся в его плечо. Положение сразу стало устойчивей. Но люк не поддавался. Что было делать? Кто-то предложил ударить по крышке. Мысль хорошая, но шум может привлечь фашистов.

Я снял с шеи толстый шарф, обернул им приклад нанес по крышке короткий удар. Она вздрогнула, загудела и поддалась.

Наверное, все у нас вздохнули с облегчением. Половина задания выполнена.

После непроглядной темени под землей ночь показалась очень светлой. Выглянув, я увидел, что люк находится [107] в конце небольшого переулка, выходящего на Площадь. Даже отсюда видны были вражеские пушки. Значит, где-то рядом находятся и часовые. Нужно быть очень осторожным. Шел снег. Он мог нам помочь.

Андреев подал знак, и мы трое — он сам, Глоба и я : — бесшумно выскользнули из люка и тихо опустили за собой тяжелую крышку. Как резерв нашей группы в колодце остались Коцарь, Гура и морской пехотинец. Прижавшись к дому, наблюдаем за площадью. Неторопливо пошли вперед. С наслаждением дышали чистым морозным воздухом.

Осмотревшись, для засады перешли в темный подъезд пустого дома. Именно оттуда можно пройти к люку с пленным незамеченными. Вскоре в переулке показался человек. Он направлялся в нашу сторону. Падал редкий снег, но все же мы рассмотрели, что шел гитлеровский солдат. Такой «язык» нас не устраивал. Он прошел мимо нас и исчез в подъезде соседнего многоэтажного дома. Туда уже несколько раз входили фашисты.

Время шло, а на улице было тихо и безлюдно. Андреев нетерпеливо поглядывал на часы. Скоро нужно будет отходить, а мы не выполнили задание полностью. Но вот в том же подъезде раздался шум и вышли двое. «Неужели не повезет и это опять простые солдаты?» — думал я с опаской. Но тут же различил офицерские фуражки и приготовился к броску.

О чем-то оживленно разговаривая, они приближались. Один — среднего роста, полный, в черном кожаном пальто, второй — высокий, в офицерской шинели. Гитлеровцы прошли в подъезд. Андреев подал команду, и мы набросились на них.

Прикладом автомата я нанес удар по голове тому, что был в кожаном пальто. Он тут же свалился на землю. Андреев всунул ему в рот кляп и ловко связал руки. Зато высокий яростно сопротивлялся. Мы бросились на помощь нашим товарищам. Удар Глобы — и гитлеровец тоже свалился на землю.

Глоба взвалил себе на плечи высокого гитлеровца. За ним Андреев тащил на себе офицера в кожаном пальто. Мне приказали идти сзади.

От подъезда к люку мы проскочили незамеченными, хотя шум борьбы, будь немцы бдительней, они бы, наверное, услышали. Но фашисты были уверены: в их тылу советские разведчики не могли появиться. Андреев открыл крышку, спустил в колодец толстого в кожаном пальто, которого бережно приняли поджидавшие наши товарищи. Глоба осмотрел второго, убедился, что он мертв, и сбросил его вниз, а потом спустился сам. За ним последовал Андреев. На правах замыкающего я осмотрел переулок. Все было тихо, и только уроненная офицерская фуражка лежала на тротуаре.

Андреев включил фонарик и навел луч на пленного. В глазах фашиста был ужас. Он был ошеломлен и никак не мог прийти в себя. Андреев вытащил кляп из его рта и сказал, чтобы я объяснил пленному: ему будет гарантирована жизнь, но для этого придется некоторое расстояние пройти с нами по трубам канализации. Кажется, это известие несколько приободрило фашиста.

Захваченный офицер оказался майором из штаба бригады штурмовых орудий. При свете фонарика мы проверили его документы, убедились, что он дал точные показания о своей личности. Его убитый товарищ был эсэсовцем.

Задание выполнено. Пора возвращаться. Первым нырнул в трубу наш командир. За ним последовали остальные. Видя, как тяжело дышит пленный, я отдал ему свой противогаз. Майор шел между Глобой и мной и все больше отставал. Глоба не оглядывался. Без противогаза я начал задыхаться. Хотел фонариком подать сигнал, но он не зажигался, а кричать или стрелять было рискованно. От зловония слезились глаза, тошнило, кружилась голова. Я надеялся, что товарищи заметят, что я отстал. Так и получилось. Глоба дождался меня и подал свой противогаз. По очереди пользуясь одним противогазом, так и дошли до развилки, где нас ждала группа Калганова. Они тоже возвращались с «языком» — с обер-лейтенантом. Перед командиром была нелегкая задача — вывести разведчиков и пленных до рассвета на поверхность. Мы все основательно вымотались. Беспокоились и за пленных. Обер-лейтенант шел бодро, а вот наш майор даже в противогазе явно сдавал.

Калганов всех поторапливал, но в пути делал короткие передышки. В конце пути майор больше не мог идти, и нам пришлось тащить его. Обрадовала весть, что до люка осталось всего сто метров. Шли, падая в холодную воду. У некоторых от напряжения шла кровь из носа. И все-таки дошли.

Из книги: Драгунский Д. А. Годы в броне. — М.: Воениздат, 1983. С. 334

 

Еще 26 апреля при вступлении бригады на западную окраину. Берлина в наших руках оказался немецкий военный госпиталь. 300 тяжелораненых офицеров размещались в просторном здании школы. Все эти дни мы не тревожили их, да и не до того было. Теперь Богуславский решил поместить в этом госпитале всех раненых немцев.

Через час после ухода начмеда бригады передо мной стояли взволнованные немецкие врачи. Переговоры вела женщина-врач, явно опасавшаяся, что раненым грозит беда.

— Ваши волнения напрасны, — с достоинством произнес начальник политотдела бригады Дмитриев, выслушав представителя немецких военных медиков. — Мы — советские люди, коммунисты. Понимаете? Мы гуманны к пленным, а тем более к раненым.

В ту же ночь все немцы, раненные в районе действий бригады, были собраны в одном госпитале. Богуславский побывал там и выяснил, что в здании нет света и воды, а у раненых кончился хлеб. Мы не могли остаться к этому равнодушными и немедленно передали немецким раненым сто буханок хлеба, сахар и консервы из запасов бригады.

В ночь на 1 мая бои стихли, но все мы были готовы к любым случайностям. Штаб корпуса молчал, и я решил позвонить комкору. Генерал Новиков долго не подходил к телефону, потом послышался его тихий голос. Поздоровавшись, я начал бойко излагать свою просьбу:

— Товарищ генерал, помогите нам пехотой. Без нее дела плохи. Из-за нехватки автоматчиков горят танки, большие потери в офицерском составе. Дайте хотя бы один батальон автоматчиков...

Прошла минута, другая. Но телефонная трубка молчала. Переспросил, слышит ли меня комкор.

— Да, хорошо слышу... Пехотой помочь не могу, у меня ее нет. — Генерал опять умолк. В трубке раздавалось только его тяжелое дыхание. И вдруг: — Давид Абрамович, у меня большое, очень большое горе. Вчера погиб мой Юра... сын мой. Убит в самом Берлине... — Ошарашенный услышанным, я замер у телефона. А командир корпуса продолжал: — Повел в атаку самоходный полк и... — Голос генерала задрожал. — Тело Юрия находится на командном пункте, рядом со мной...

— Василий Васильевич, мне трудно сейчас собраться с мыслями, нет у меня слов, чтобы утешить ваше отцовское сердце. Мужайтесь! Обещаю вам отомстить за вашего сына, за всех, кто сложил голову!

 

Во время немецкой оккупации в Великую Отечественную войну в январе 1942 года всё еврейское население Святска, родного села  Давида Абрамовича Драгунского, было уничтожено. Во время этого преступного акта Холокоста было уничтожено 74 человека из семьи и родственников Драгунских, в том числе его отец и мать, дедушка и бабушка, старшая сестра с тремя малолетними детьми, младшая сестра 15-ти лет. Из четверых братьев Драгунских двое, Зелик и Шавель, погибли на фронте, двое были ранены.

 

 

Словно смотришь в бинокль перевернутый

 

 

Словно смотришь в бинокль перевернутый —

Все, что сзади осталось, уменьшено,

На вокзале, метелью подернутом,

Где-то плачет далекая женщина.

 

Снежный ком, обращенный в горошину,-

Ее горе отсюда невидимо;

Как и всем нам, войною непрошено

Мне жестокое зрение выдано.

 

Что-то очень большое и страшное,

На штыках принесённое временем,

Не даёт нам увидеть вчерашнего

Нашим гневным сегодняшним зрением.

 

Мы, пройдя через кровь и страдания,

Снова к прошлому взглядом приблизимся,

Но на этом далеком свидании

До былой слепоты не унизимся.

 

Слишком много друзей не докличется

Повидавшее смерть поколение,

И обратно не все увеличится

В нашем горем испытанном зрении.

 

Константин Симонов

Из Книги: Кузьмин А. В. В прибрежных водах. — М.: Военное издательство, 1967. С. 274–284

Ранним утром 8 мая стало известно, что немецкая радиостанция в Фленсбурге передала приказ гроссадмирала Деница вооруженным силам Германии о том, что с 1 часа 00 минут 9 мая боевые действия должны быть прекращены. <…> Однако спустя несколько часов другая немецкая радиостанция, теперь уже с острова Борнхольм, передала довольно странную радиограмму с приказанием: «Транспортировку немцев с востока производить с максимальной быстротой». Гитлеровцы явно замышляли какую-то очередную авантюру. Наше командование приказало усилить блокаду побережья. Мы решили послать в море не одну и не две, а сразу несколько групп торпедных катеров. <…>

Датский остров Борнхольм, расположенный в западной части Балтийского моря, стал в последние недели войны прибежищем для многих фашистских солдат и офицеров. По данным штаба Краснознаменного Балтийского флота, к началу мая 1945 года на Борнхольме находилось около 11–13 тысяч гитлеровцев, перебравшихся сюда главным образом из Померании. Возглавлял гарнизон острова командир корпуса генерал-лейтенант Вутман.

<…>

Перед торпедными катерами бригады была поставлена задача обеспечить высадку на остров Борнхольм десанта с тем, чтобы принудить к капитуляции его гарнизон, <…> практическое осуществление этой задачи было возложено на командира дивизиона капитана 3 ранга Евгения Вячеславовича Осецкого.

<…>

«...8 мая все торпедные катера, стоявшие в Кольберге, находились в боевой готовности номер один, но в море не выходили. Около 18 часов меня вызвал к себе командир Кольбергской военно-морской базы капитан 1 ранга Е. В. Гуськов и передал приказание: на рассвете 9 мая высадить морской десант на остров Борнхольм, в порт Ренне.

<…>

для обеспечения предстоявшего десанта вечером 8 мая к Борнхольму высылался на разведку отряд торпедных катеров. Герою Советского Союза капитану 3 ранга А. Г. Свердлову было поручено разведать подходы к Ренне и по возможности уточнить работу навигационного ограждения порта. Вернувшись около 4 часов 9 мая Свердлов доложил, что все навигационное ограждение действует нормально. Никаких кораблей противника на подходах к порту не обнаружено. <…>

...Десант в составе 108 человек был сформирован, как помнится, из состава комендантских частей базы, во главе с майором П. И. Антонюком — будущим комендантом Борнхольма. С нами шли начальник штаба Кольбергской военно-морской базы капитан 2 ранга Шевцов и еще два офицера штаба. Воздушное прикрытие десанта обеспечивала расположенная поблизости авиационная истребительная дивизия флота. <…>

В 6 часов 15 минут 9 мая шесть торпедных катеров, приняв на борт десант, вышли в море, взяв курс на остров Борнхольм.

 

Примерно на полпути у нас, не скажу уж точно по какой причине, нарушилась связь с истребителями прикрытия. А они спустя некоторое время начали вдруг проделывать замысловатые горки, виражи. Мы поначалу никак не могли понять, что все это означало. Потом кто-то из находившихся на мостике офицеров высказал предположение: уж не обнаружили ли они что-нибудь? Я попробовал на всякий случай еще раз вызвать самолеты по радио и попросил командира ведущего истребителя в случае, если обнаружены какие-то цели, показать направление на них, как мы об этом ранее договаривались. И вот удача!.. Оказывается, приемник на самолете работал. Истребители зашли нам в корму. Прошли над нами, а потом сделали резкий разворот вправо.

Теперь все было ясно.

Мы легли на новый курс. Вскоре были обнаружены быстроходная десантная баржа и шесть рыбацких мотоботов, битком набитых фашистскими солдатами и офицерами. Наши катера разошлись и звеньями с трех направлений пошли в атаку. Но на мачте БДБ заполоскалась по ветру поднятая на фалах простыня — флаг довольно красноречивый. Один из катеров ошвартовался к ее борту. Майору — старшему из немецких офицеров — было сказано, что баржа и мотоботы будут отведены в Кольберг. В случае какой-либо провокации на любом из судов, оно будет немедленно потоплено. И весь караван с сотнями пленных в сопровождении торпедного катера, с которого были сняты десантники, отправился к нашему берегу. Возглавил эту армаду командир отряда катеров Герой Советского Союза капитан 3 ранга В. И. Тихонов. Довел он суда до Кольберга без каких-либо происшествий.

А пять остальных катеров продолжали путь к Борнхольму. Около 11 часов попали в полосу тумана. Хотя задержка была очень нежелательна, но пришлось все же остановиться — видимость сократилась до 8–10 метров. Легли в дрейф.

Минут через сорок туман стал рассеиваться. Двинулись, идя по счислению (с этим, надо сказать, отлично справился штурман дивизиона капитан-лейтенант И. Н. Ратьков). Вскоре перед нами открылась панорама южного берега острова. Увеличив скорость, мы направились к входу в порт. Два звена катеров — старшего лейтенанта Пьянова и лейтенанта Воскресенского — получили приказание прорваться в бухту и ошвартоваться у стенки.

Когда мы приблизились к берегу, то увидели, что все возвышенности, окружавшие бухту, усеяны толпами гитлеровцев. Их тут было несколько тысяч, а наш десант, как я уже говорил, не насчитывал и полутораста человек...

Миновав входные ворота порта, катера Пьянова и Воскресенского ошвартовались в назначенных им местах. <…>

Через несколько минут на причале появилась автомашина, накрытая полотнищем с большим красным крестом. Вышедший из нее пожилой человек представился как датский губернатор острова. С ним был переводчик и еще один датчанин — командир борнхольмского отряда Сопротивления. Мы сообщили губернатору о цели нашего прибытия и попросили предоставить помещение для советской комендатуры. Командир отряда Сопротивления, насчитывавшего, по его словам, около двухсот человек, заверил, что с его стороны нам будет оказана необходимая помощь. Для начала мы попросили выделить в распоряжение советского коменданта острова людей, хорошо знающих расположение главных немецких оборонительных объектов.

 

Вслед за этим в порту появился немецкий майор — адъютант коменданта борнхольмского гарнизона генерал-лейтенанта Вутмана. Коверкая, но все же довольно понятно произнося русские слова, этот тип довольно нахально заявил, что, если через двадцать минут наши торпедные катера не покинут порта, они будут расстреляны. Капитан 2 ранга Шевцов спокойно ответил, что условия будем ставить мы, а не гитлеровцы. Их время кончилось, В случае же какой-либо провокации сюда тотчас будет вызвана наша авиация, и тогда немцы пусть пеняют на себя. Барражировавшие в это время над Борнхольмом наши истребители наглядно свидетельствовали, что это предупреждение — не пустые слова.

Адъютанту было заявлено, что никакие переговоры вестись не будут. Спасти немцев может только полная капитуляция.

Вечером мы двумя катерами вышли в Кольберг, оставив в Ренне звено лейтенанта Воскресенского. <…> Погода стала портиться. Шестибалльный ветер разогнал порядочную волну. Однако мы шли против волны на предельной скорости. Около 22 часов прибыли в Кольберг и доложили о выполнении приказа».

Оставшиеся на Борнхольме десантники, во главе с майором П. И. Антонюком, не только удерживали в своих руках порт Ренне, но к вечеру 9 мая захватили также телеграфно-телефонную станцию, аэродром и другие важные объекты. Над островом все время барражировали наши самолеты. Немецкий гарнизон вел себя тихо. 10 мая в порт прибыл на катере командир советской дивизии полковник Коротков. Вутман отдал приказ о капитуляции гарнизона. В тот же день торпедные катера В. М. Старостина доставили на остров 600 пехотинцев. Потом количество наших войск все время наращивалось.

Последняя крупная немецко-фашистская группировка на Южной Балтике была разоружена и пленена.

Интересная деталь: гитлеровцы так надоели датчанам — жителям Борнхольма, — что около ста частных судовладельцев по собственной инициативе предоставили в распоряжение нашего командования свои шхуны и мотоботы, лишь бы только как можно скорее перевезти пленных с острова на материк, чем мы не преминули воспользоваться.

<…>

Над землей царила весна — самая светлая и самая радостная для каждого советского человека — весна Победы.